Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен] - Сэмюэль Дилэни

Мать Ренны смотрела, как сомкнулась дверь ее гостиной за полицейским офицером, и думала: мои глаза лопнут, и я, наверное, завизжу. Может, штукатурка треснет, стены обрушатся? Она подошла к видеофону и набрала номер доктора Уинтла. Он был единственным врачом в доме. Когда аппарат зажужжал, она подумала: «Зачем я звоню доктору? Какого черта я ему звоню?»

Появилось лицо доктора Уинтла.

— Да?

Что-то в ней надорвалось, и она закричала:

— Доктор Уинтл, ради Бога, помогите… Моя дочь Ренна умерла, ее… Ох, она умерла… — С ее языка с трудом сходили обрывки фраз. Пламя жгло ее губы, щеки, глаза.

— Вы, кажется, живете на втором этаже?

— Да… я, да…

Она задумалась, как выглядит ее лицо, но доктор уже сказал:

— Я сейчас спущусь. — И отключился.

Время шло. Время всегда идет, подумала она. А куда иду я в этом идущем времени? Постучали в дверь. С истерическим спокойствием она открыла, вошел доктор.

— Извините, — сказала она. — Пожалуйста, извините. Я не хотела беспокоить вас, доктор. Я хочу сказать, вы ничем не можете помочь мне. Я, право, не знаю, зачем вообще позволила вам спуститься…

— Не трудитесь извиняться, — сказал Уинтл, — я прекрасно понимаю вас.

— Сейчас здесь был полицейский. Он сказал мне. Они не могли идентифицировать тело по рисунку ретины, потому что ее глаза вообще…

— Не дать ли вам успокоительного?

— Нет. Не хочу. Я не собиралась вызывать вас… я… О, доктор Уинтл, я просто хотела поговорить с кем-нибудь и первым делом подумала о докторе, не знаю уж, почему. Но я просто хотела поговорить.

— Но, может быть, вы все-таки примете успокоительное?

— Ох, нет. Послушайте, давайте вместе выпьем.

— Ну… ну ладно.

Она достала рюмки и зеленую бутылку, прошла в маленькую кухню, нажала педаль откидного стола и поставила бутылку и стаканчики на его каменную столешницу.

— Позвольте, — сказал доктор, подвигая ей стул.

Когда она села, он обошел стол, открыл бутылку и разлил по рюмкам. Когда она взяла свою, доктор сел и выпил свою рюмку одним глотком и налил снова с такой решительностью, какой она от него не ожидала.

Она посмотрела на зеленую жидкость в своей рюмке и сказала:

— Доктор Уинтл, я чувствую себя такой одинокой, мне хочется бежать куда-то, заползти в какую-нибудь нору, и чтобы мне сказали, что делать. Когда умерли мои родители, я не испытывала ничего подобного…

— Говорят, что смерть ребенка… — начал доктор и закончил кивком. Может, он выпил уже третью рюмку?

— Я так любила ее и, наверное, избаловала. Я посылала ее на вечер, покупала ей наряды… Все родители живут своими детьми, доктор. Ведь так и должно быть, верно?

Она взглянула на доктора; он наливал себе еще и виновато улыбался.

— Я, кажется, опустошаю ваши запасы. Простите меня.

— О, не беспокойтесь. Я почти никогда сама не пью, так что продолжайте, пожалуйста.

— Спасибо.

— Пожалуй, я приму успокоительное. Мне совсем не хочется вина.

— Прекрасно.

— Я сейчас приду в себя. Спасибо, что вы пришли, я хоть на миг почувствовала, что я не одна. Но ведь я ничего не могу сделать.

— Для вашей дочери — ничего.

— Это я и хотела сказать. — Она встала. — Сейчас я приму ваше лекарство и лягу.

Доктор кивнул и встал, держась за край стола.

— Что с вами, доктор?

— Видно, я излишне приналег на ваши запасы. — Он выпрямился и неуверенно отошел от стола. В гостиной он долго рылся в чемоданчике и наконец нашел таблетки.

— Я вам оставлю… две. — Он покачнулся. — Сначала примите одну, а потом, если понадобится, вторую. — Он протянул ей таблетки на кусочке марли.

Она проводила его до двери и открыла ее перед ним. Он шагнул в коридор, держась за косяк. Она нахмурилась, но постаралась обратить все в шутку.

— Не говорите своей жене, сколько времени вы пробыли здесь. Вам, наверное, не хочется, чтобы она знала.

Он медленно повернулся.

— Я, пожалуй, должен предупредить вас, что это успокоительное я дал вам незаконно. Что же касается моей жены, то она не узнает, потому что не живет больше со мной. Неделю назад меня обвинили в преступной халатности: не те лекарства — человек умер. Ну, жена узнала и ушла от меня. Так что мне теперь нет нужды что-то скрывать от нее.

Он снова повернулся и неверными шагами пошел по коридору. Она смущенно вернулась в свою пустую квартиру.

Король смотрел на свою кузину, задумчиво теребившую дымчатый камень, который висел на серебряной цепочке на ее шее. Петра задернула шторы у окна и повернулась.

— В чем дело, Петра?

— А что, Ваше Величество?

— Прошу тебя, Петра, не надо официальности. Будь просто моей кузиной, как раньше, когда ты рассказывала мне разные истории.

Герцогиня улыбнулась.

— Лит, я избегаю рассказывать истории.

— Тогда скажи правду. Что тебя тревожит?

— Я сказала тебе о «враге», — начала она, усаживаясь на кушетку. — Ты провел Совет замечательно! Ты спорил с министрами спокойно, я бы обязательно перешла на крик.

— Раз ты сидишь рядом со мной как мой советник, я хочу, чтобы они позволили тебе говорить на официальном заседании, Петра. Я спросил спокойно, чтобы ты заблаговременно перешла на мою сторону. Я видел, что ты жаждешь выступить. Наверное, поэтому ты так нервничаешь.

— Насчет нервов ты прав. Но ты в самом деле очень хорошо говорил. Ты весьма красноречив, мой мальчик.

— Да, я Мальчик, мне всего семнадцать, и я этого не забываю. И Совет тоже. Иногда я просто слышу твои мысли: «Если бы только этикет позволил мне сказать…» — Он вздохнул. — Но это лишь половина дела. А что со второй?

— Иногда я думаю, что ты научился читать мысли, пока был среди лесных стражей.

— Я научился наблюдать. И я наблюдал за тобой. — Он говорил спокойно, но повелительно, благодаря его тону она и смогла добиться небольшого успеха в Совете.

Она встала, снова подошла к окну, отдернула вышитые шторы. Ветер колыхнул ее синее платье.

— Сомнения, Лит. Большие и серьезные.

— В чем ты сомневаешься, Петра?

— В тебе. В себе. В этом острове. В империи. Мы отвечаем за нее. И я сомневаюсь в нас, очень сильно сомневаюсь.

— Откуда эти сомнения, Петра?

Она вздохнула.

— Лит, много лет назад, еще до объявления войны, я задумала план, который, как я надеялась, спасет Торомон. Я люблю Торомон, и я понимала, как он слаб. А план должен был придать силу и, по возможности, освободить от узды Совета. Но главная моя надежда была в тебе. Увезти тебя от матери и брата, а затем утвердить на троне. Я считала, что Торомону понадобится сильный, четко мыслящий король. Я надеялась на воспитание, которое ты получишь в лесу. Однако теперь я сомневаюсь в реальности этого плана, в том, что касается и тебя, и меня.